ж

Один звонок разбивает меня прибоем о скалы, расщепляя на миллионы морских капель, что ложатся влажной пыльцой на цепочку волнорезов. Её голос звучит тревожно, будто медленно и болезненно вытягивал из теплого бассейна, расположившегося в кратере бывшего вулкана. Меня вытаскивают на холодные земли, заставляя задыхаться от спёртого морозного воздуха, сковавшего трахею и голосовые связки. Меня оставили безмолвной перед надвигающимся ураганом после губительного цунами. Я медленно убираю от уха телефон. На экране затухает наша совместная с Харриет черно-белая фотография, сделанная после первого американского показа. Вместе с этим затухают последние крупицы самообладания и гнев начинает вырываться наружу. Резко откидываюсь на кровать и накрываю себя подушкой, которую прикусываю до скрежета зубов. Где-то вдалеке трещит голос Харриет, зовущий меня, но в ответ ей ни много ни мало перепадает лишь приглушенный истошный крик, который вбирает подушка в перламутровой шелковой наволочке. Я чувствую как пульсируют вены и артерии, будто пытаются гонять сгустки крови по километрам своей запутанной системы. Переворачиваюсь на живот и приподнимаюсь на локтях, собираясь с силами. Делать это в половине шестого утра тяжело как никогда раньше. Бессильно рухнув обратно, передвигаюсь на прохладную сторону кровати в попытках остыть и силясь прийти в порядок. Голос Харриет продолжает звучать одним и тем же тоном, что я без труда могу представить как она тянется рукой к дрожащим губам и уголки её губ слегка опускаются. Чем больше она говорила, тем быстрее стекленели глаза цвета дикого мёда, начиная напоминать переливающийся на солнце янтарь.
Тихо соскальзываю с кровати и облачаюсь в темно-синий тонкий халат. Даже стараюсь шумно не дышать, когда ступаю босыми ступнями по холодному паркету в коридоре. Заглядываю через узкую щель в комнату крестницы, мирно спящей на мягкой кровати. Хотелось бы мне верить, что она видит прекрасные сны. Такие же мягкие, как и облака, которые часто встречает в многочасовых перелетах. Впервые за долгое время мне спокойно при взгляде на неё, будто мы перенеслись в Париж и жили в особняке Эрондейлов. Наоми была маленькой девочкой, оставшейся без самого главного человека в жизни. Ни богатые стены нашей крепости, ни дорогие подарки никогда бы не смогли возместить утраты настоящего материнского тепла. Мне хотелось верить, что я смогла хоть немного восполнить эту потерю, когда срывалась посреди ночи из своей комнаты едва услышав первый плач. Она взрослая. Она совсем взрослая. Проблемы у неё тоже взрослые, но для меня Наоми остается беспечной девочкой-осенью с глазами цвета самого чистого океана. Совсем как пять, десять, пятнадцать лет назад. Тяжело вздыхаю и вымучиваю улыбку, мысленно желая добрых сюжетов для её снов. Иду на кухню, минуя коридор и гостиную. Щелчок и кофемашина пробуждает свои механизмы, чтобы приготовить мне кофе с молоком. На верхней полке с запасной посудой нащупываю пачку сигарет. Тайников с ними полно, как и секретов, которые начала хранить вот-вот разменяв третий десяток. Большая кружка наполняется напитком, а он в свою очередь наполнял кухню крепким ароматом отборных эфиопских зёрен, успевший стереться из памяти моих рецепторов. Последние месяцы я не пила ничего крепче чая. Правильнее было бы заварить зеленый с жасмином, после добавив в него дольку лимона и чайную ложку мёда. Сейчас сложно поступать правильно. Особенно в привычных мелочах, отработанных до уровня безусловного рефлекса.
Прикуриваю сигарету и выхожу на веранду, перед которой распростёрся небольшой сад с апельсиновыми и грейпфрутовыми деревьями. Опускаюсь в плетеное кресло и ловко ногой придвигаю к себе столик, на котором лежала пепельница. Вдыхаю никотин глубоко, чувствуя как нёбо буквально леденеет от привкуса ментола именитых Marlboro. Я не должна наслаждаться кофе и сигаретами, но отрезаю себя от всего мира. Мне нужно сделать это, чтобы никто не пострадал от моих решений. Проще всего взвешивать противоборствующие стороны одной монеты в полной тишине, придав глобальной проблеме оттенков будничности. Ещё одна затяжка. Я чувствую как пробирает легкие и отпиваю немного кофе. Выдох. Струйка тонкого дыма падает в пол, развеявшись быстрее, чем я успела смахнуть новый клуб дыма, назойливо подплывшего к глазам. Жалею, что не взяла с собой ещё одну сигарету. Мне не хватило нескольких затяжек, чтобы окончательно вернуться в реальный мир, отмеченный наивысшей степенью паршивости. Отгоняю плохие мысли из последних сил и прикрываю глаза, пытаясь пробудить Железную Леди, которая может справиться с любой проблемой. Допиваю остывший кофе и долго, сладко тянусь, когда первые лучи солнца начинают плескаться на горизонте. Всё вокруг наполняется городской возней, начиная от мягко урчащих автомобильных моторов вдалеке и заканчивая сборами соседей на работу. Я иду топить эти звуки в горячий душ, надеясь урвать ещё несколько мгновений в пространстве вне времени. Будто специально задерживаюсь, старательно суша волосы и укладывая их с мастерством перфекциониста. Тщательно скрываю косметикой утренний сноп негативных эмоций и дополняю любимым ароматом, по которому меня легко узнает Наоми задолго до того как я вновь переступаю порог кухни.
Я не знаю как осторожно сказать крестнице, что ей лучше остаться дома. В воздухе витает напряжение, с которым удается справляться лишь с помощью нервных улыбок. На языке крутится тысяча и одна причина, способная оправдать моё беспокойство, но не раскрывать его истинное лицо. Я, как и всегда, выбираю самый опрометчивый план, добавляющий ворох проблем. С ними мне придется справляться позднее. Сразу после того как спасу дело всей моей жизни. Отголоски прошлого разговора с Харриет назойливо, как голодные комары в жару, напоминают о горькой действительности. Выдумываю особую фотосессию для Наоми. Надо готовиться. Я не хотела делать крестницу лицом собственного модного дома так рано, но сегодня крышу моего детища сорвало, разбив в щепки. Чтобы я ни сделала сейчас и позже, хуже явно не будет. Как только всё вернется на свои места, мне нужно вновь воскреснуть. Мне придется. Пусть моим фениксом станет Наоми, имевшая на это полное право будучи истинной Эрондейл.
— Постараюсь не задерживаться, ma chérie, — бросаю через плечо с порога, покидая дом. — Пересмотри все эскизы в моём кабинете и выбери те, которые нравятся больше всего. Не стесняйся, — сказала я, накрываемая волнами задумчивости пока выбирала туфли, которые лучше подходили к платью. — В первом ящике деньги, не забудь зарезервировать столик в Addison на девять часов. Заеду за тобой в восемь, — напоследок окидываю всё взглядом, уверяя себя в том, что ничего не забыла. Мысль об ужине в шикарном французском ресторане сглаживала бесперебойный поток тревог за новую коллекцию, которой теперь не суждено увидеть белый свет под моим началом. Я вышагиваю по ровной плитке быстро, едва ли не ускоряясь до бега. Сажусь в свой Кадиллак и буквально лечу в самое сердце проснувшегося Сан-Диего. В центр, где располагался мой модный дом. — Сара, никаких комментариев по поводу случившегося. Объяви сокращенный день для швей и дизайнеров. К обеду в ателье должны остаться только я, Харриет и Себастьян, — распорядилась я и, услышав заветное «будет сделано, Одетт», сбрасываю звонок параллельно тому как стрелка на спидометре стремится к первой трехзначной цифре.
Возле парадного входа в здание собралась кучка журналистов и фотографов, готовых ослепить белоснежными вспышками любого входящего или отношение имеющего к этому месту. В последний момент сворачиваю в переулок и оставляю машину около служебного входа, возле которого курили дизайнеры, бурно обсуждавшие кражу коллекции. Обнаружила эту кражу новая стажерка, чьё имя я так и не запомнила. Она была среди тех, кто поджидал меня здесь. Совсем молодая и поражающая своей преданностью делу. И всё же что-то глубоко внутри скребло, когда я смотрела то на обеспокоенную девчушку, то на взвинченную Харриет. Кидаю Себастьяну ключи, прося припарковать машину на парковке через дорогу в каком-нибудь укромном месте, а сама влетаю в модный дом и стараюсь держатся как ни в чем не бывало. Здороваюсь, жму руки, быстро расцеловываюсь в обе щеки и желаю хорошего остатка рабочего дня, оправдывая сокращение рабочих часов контрольной примеркой, которую хотела бы провести по давно установленным правилам — тайно.
— Сара, общий сбор в конференц-зале. Немедленно, — бросаю девушке и в следующую секунду скрываюсь за дверью своего кабинета. На столе лежат папки с материалами, подтверждающими кражу. — Харриет, извини, но давай потом поговорим, ладно? Сейчас есть дела поважнее нас, — тараторю холодно, поглощенная бумагами. Она не успевает ничего сказать, хоть и хочет. Следом на пороге появляется Себастьян, предлагая подключить к делу адвоката. — Ты прекрасно как я ненавижу этих собак нерезаных, дорогой. К твоей кузине мои слова не относятся, что тоже тебе прекрасно известно, — отвечаю фотографу, продолжающего настаивать на услугах своей кузины. — Здесь нужен специалист, работающий с интеллектуальной собственностью и авторским правом, — впервые за весь разговор поднимаю голову и смотрю на собеседников. — Не смотри так на меня, Себ, — пожимаю плечами, глянув укоризненно. Сталкиваюсь с его умоляющим взглядом и понимаю, что он прав. Нам нужна помощь. — Господи, ладно. Зови свою кузину. У неё есть час, чтобы добраться пока я изучаю бумаги. Харриет, займись остальными. Через час здесь не должно быть посторонних, — жестом показываю на дверь, безмолвно прося покинуть мой кабинет. С каждой изученной страницей мне приходилось осознавать, что кто-то здесь передавал информацию о коллекции, о нашей работе, о работе сотни других человек. Кто-то, находясь близко, всадил нож мне в спину. Я поймаю этого человека за руку и проведу по всем девяти круга ада. Спустя час вышагивала в важным видом по конференц-залу, стараясь держаться крепко. Уверенности придавала идеальная осанка, над которой бились и мама, и преподаватель танцев, и преподаватель этикета. Жаль, что я не могу сказать хотя бы одному из них слов благодарности, ведь сейчас любая мелочь придавала мне уверенности. В том числе и эта. Харриет начинает вводить присутствующих в курс дела после моей просьбы повременить с вопросами. С небольшим опозданием появляется Себастьян вместе с девушкой, отдаленно похожей на него. — Мисс Тоун, полагаю? Мы уже начали, но вы пока ничего интересного не пропустили. Можете занять место рядом со мной, — произнесла учтиво в привычной мне холодной манере, обращенной к незнакомым людям. — Продолжай, Харриет, — вежливо попросила я, но перезвон льдинок в моем голосе не растаял.

м

Турбины начинают ровно выть из-за чего меня слегка мутит. Мне давно пора привыкнуть к частым перелетам. Самолет набирает высоту, но легче от этого не становится. Микс из усталости, недосыпа и непрекращающейся нервотрепки давали о себе знать, отпечатываясь проступающими синяками под глазами. Осталась последняя командировка прежде, чем я смогу вернуться домой к Фиби и мы сможем дальше налаживать наш брак. Последний срыв, случившийся три года назад, стоил мне многих вещей, от которых я не готов отказаться по сей день. Я не готов был отказываться от семьи. И если быть точнее, то того, что от неё осталось. С отцом отношения так и не наладились, но мама всегда старалась видеть во мне мальчика, которого родила и вырастила. Наверное, только это ей помогало все ещё видеть во мне человека. It's pity.
Стюардесса с праздной улыбкой приносит поднос с позолоченным дном, на котором стоят три бокала шампанского. Конгрессмен Дэйнс прихватил с собой любовницу, которой давно хотел показать Нью-Йорк. Даже сейчас он не забыл торжественно напеть New York, New York на манер Синатры. Она кокетливо смеется, забираясь к нему на колени и обвивая шею, вешаясь подобно малолетке. Сдержанно отворачиваюсь к иллюминатору, неловко улыбнувшись, чтобы не наблюдать развернувшейся приторной картины. Как человеку, который был нередким гостем в доме Дэйнсов, мне не хотелось становиться свидетелем похождений налево Гордона Дэйнса. Всякий раз, когда мы куда-то улетали, он брал с собой эту девчонку. Однажды он представил её в качестве личной ассистентки своей жене. Помню тогда фыркнул в бокал с шампанским, увидев как Элоиз радушно принялась знакомиться с Нэнси.
— Нет, спасибо, — вежливо отказываюсь от выпивки, бросив взгляд сквозь бокалы на Гордона, целовавшегося с девчонкой. — Не откажусь от сока или кофе, или чего-то вроде того. Никакого алкоголя, пожалуйста, — добавил я. Когда стюардесса скрылась из виду, я прокашлялся, напомнив голубкам о моем присутствии. Дэйнс на глазах тонул в эйфории от запретных отношений, что не скрывала его довольная морда. Только подонок вроде него мог вернуть работу спичрайтера конгрессмена кадру вроде меня. Мне приходилось с этим считаться. — Вы уже решили какой вариант речи произнесете на собрании? От завтрашней встречи зависит многое, — мягко напомнил я, но в ответ получил распоряжение расслабиться и думать о завтрашнем дне непосредственно завтра. Гребанный Вайоминг. Fuck. Не знаю почему меня волновали будущее и карьера Дэйна. Его дни были сочтены и едва речь, написанная мной, спасет положение откровенно зажравшегося конгрессмена.
Не дождавшись стюардессы с напитком, я пересел на другое кресло, чтобы не мешать Гордону наслаждаться Дон Периньоном в компании Нэнси. Через несколько часов мы приземлимся в Нью-Йорке. И это всё о чем я должен думать сейчас. Я вернусь в нашу с Фиби квартиру, вручу ей коробку любимых сладостей, купленных в кондитерской под Ист-Сайдом, а после мы, как в старые добрые времена, закажем большую пиццу и посмотрим первую попавшуюся комедию.
Я бы и дальше спал, если бы кто-то не толкал меня назойливо в плечо. С трудом разлепив глаза, вижу перед собой Нэнси. Вид у неё был словно она делала мне одолжение, которого я не заслуживал. Она стоит на месте и мнется, явно ожидая пока я спрошу чего ей надо. Оглянувшись по сторонам, обнаруживаю, что в салоне только мы с ней. Ни Гордона, ни стюардессы. Бросаю краткий взгляд в окно — мы продолжаем лететь, но приближаемся к Нью-Йорку. Его холодные огни видны даже с высоты большей, чем птичий полет. Там, где концентрация голубых и бирюзовых огней сгущается, бесспорно находится Пятая Авеню. Сдерживаю себя, чтобы не сказать пару колких фраз, которые бы задели женское достоинство девушки. Заставляю её ждать, разминая плечи и делая вид, что не замечаю стоящей над душой туши с точенной фигуркой. Она недовольно закусывает губу, а я самодовольно улыбаюсь и потягиваю сок, ожидая пока она первая расколется и заговорит. Предлагать свою помощь ей не входит в мои планы. Нэнси переминается с ноги на ногу, но сдается. Она просит проверить как там Гордон.
— Давно он ушел? — спрашиваю без особого интереса. — Боишься, что он присунул той симпатичной стюардессе? Его можно понять, — добавил я, пожав плечами. Девчонка на грани истерики. Поездка становится приятнее. Я успеваю подняться и уклониться от истеричного взмаха руки Нэнси. Её прелестная тонкая ручка ударяется об спинку кресла, а после она сообщает, что я особый сорт мудилы. Потом она кидает мне в спину гневные слова и толкает несвязную речь, обвиняя меня в том, что из-за меня ей придется срочно искать салон и исправить сломанные ногти. — Бывает люди конечности ломают и то не ноют, как ты, sweetie, — бросил ей, развернувшись на ходу и пройдя несколько шагов спиной вперед.
Оставив девушку в гордом одиночестве, я отправился на поиски стюардессы. Она наверняка знала где мог находиться Гордон. Частный самолет не такой большой, чтобы в нем мог потеряться один похотливый конгрессмен. Убедившись, что он не изменял своей любовнице и не изменял своей жене в квадрате, начал предполагать худшее. Первой мыслью было проверить туалет. Заперто. Стучусь приличия ради, но в ответ тишина. Стучусь требовательнее и назойливее — ничего не изменилось. Тихо подзываю стюардессу и прошу открыть дверь. Она улыбается, пытается объяснить мне правила их компании. Проще говоря, заливает из страха не получить бешеных чаевых за полет с птицей такой политической величины.
— Неси, блять, ключ-карту, Труди, — рявкнул на неё, когда стало совсем невмоготу смотреть на бегающие из стороны в сторону оленьи глаза. — Гордон, если ты угашен, то тебе не поздоровится. Клянусь, Элоиз узнает о твоих похождениях, — начал я, но не смог закончить. дыхание перехватило от гнева. Не хватало под конец карьеры политического спичрайтера обзавестись трупом работодателя. Труди вернулась с карточкой и принялась мне разъяснять устав, на что я отмахнулся и забрал пластиковый прямоугольник. — Свали отсюда. Ты ничего не видела, — небрежно бросил ей.
Несколько махинаций и я ворвался в кабинку туалета, где на рукомойнике повис Гордон. На полу валялся разбитый стакан из-под виски. Я разжал его кулак и невольно хохотнул, увидев в ладони несколько таблеток виагры. Дэйнс грешил этим делом. Мне в очередной раз повезло не стать свидетелем того, что могло произойти не намешай он крепкие напитки с колесами. Он вырубился до того как успел принять их. Спасибо и на этом. Парой-тройкой проблем меньше. Я поднял мужчину с пола и перетащил обратно в салон самолета, наказав Нэнси не приближаться. За десять минут до приземления попросил прислать к нам пару охранников, чтобы помогли перенести пьяного конгрессмена в лимузин. Вскоре появилась сеть и я первым делом начал звонить Фиби. Автоответчик. Damn.
— Hey there, Phoebs, — я улыбаюсь, когда произношу её имя. Чтобы снова делать это, не чувствуя вины и угрызений совести, понадобилось больше, чем полгода. — Я немного задержусь. Перезвони как сможешь, — кладу трубку и моментально стираю улыбку с лица, когда к нам заходят два на вид недружелюбных амбала. Следующее, что я помню... Удар, за ним ещё один. Я оттолкнул одного из нападавших, но второй скрутил мне руки за спиной, а когда очухался первый, то мне по роже съездили пару раз кулаком. Под крики Нэнси я отрубился и провалился во тьму.
Проснулся я также, как и вырубился — от удара по лицу. Меня окатили ледяной водой из ведра да так, что я едва не завалился на спину, сидя привязанный к стулу. Нахожу взглядом Гордона. Он все ещё в отключке. Быть может, и не живой вовсе. Узнаю силуэты амбалов вдалеке. Они бурно обсуждают что-то пока их подручные сторожили нас с конгрессменом. Пытаюсь вырваться и получаю оплеуху. Пытаюсь высвободить руки и меня бьют кулаком прямо в солнечное сплетение. Опускаю голову и наблюдаю за тем как с моего лица по капле капает кровь. С трудом удается отдышаться, когда сердце бешено колотится в грудной клетке. Внезапно один из мужчин падает передо мной замертво и я не успеваю задать главный вопрос. Здание наполняется звуками стрельбы и отборным матом. Делаю последнее усилие и подаю на бок вместе со стулом, чтобы шальная пуля не задела меня. Дэйнс уже получил свою прямо в лоб. Сжимаюсь в клубок, молясь про себя. На ум приходят молитвы на разных языках. Где-то из глубин памяти выплывает одна на хинди.
[indent]Я не сразу понимаю, что всё закончилось. В подвал прорывается свистящий ветер, ноющий в унисон Нэнси. Она бросилась к телу Гордона, плача, вероятнее всего, по его деньгам.
— Где ты была? — хрипло спрашиваю, едва сдерживаясь от обращения «тварь». Она начинает тараторить как спряталась, чтобы позлить меня и Дэйнса, как затаилась ещё больше, услышав звуки погрома. — Сука...
Вскоре полиция освободила меня и попросила не уезжать из города пока они не закончат расследование. Я не особо понимал, что произошло. Я знал только одно. Мне, блять, чертовски страшно. Руки трясутся, как у недобитого алкаша. Не глядя подписываю все бумаги, которые подсовывают, и прошу вернуть мне телефон. Я должен позвонить Фиби... Я должен, но она снова не отвечает. Пока все крутились на месте преступления, я завернулся покрепче в плед и решил прогуляться. Ноги сами вели меня. Сами шли, огибая знакомые улицы и проспекты. Они привели меня в квартал, в котором я провел беспечные студенческие годы. На углу стоит Майк, не изменяя себе. Давно не виделись, приятель. Я потрепан? Да, слегка. У тебя не найдется чего-нибудь? Надо заглушить эту адскую боль. По башке будто бульдозер проехал. Прости, у меня нет налички с собой. Могу занести завтра и дозаправиться ещё, окей? Спасибо, приятель.
— Прости, Фибс... Я не успел зайти. Включишь новости? — переступаю порог квартиры и сразу начинаю оправдываться. С опозданием замечаю, что свет везде выключен. — А, тебя здесь нет, — бормочу, скидывая плед и проходя вглубь нашего семейного очага. Включаю новостной канал и усаживаюсь за журнальным столиком, как и всегда, по-турецки. Достаю из кармана брюк кокаин и дрожащими руками открываю его. Порошок просыпается на стол неровно. Нахожу на столе визитницу жены и выравниваю небольшую горку, деля на несколько дорожек. — Fuck, fuck, fuck... Sorry, I screwed up... — бормочу себе под нос, подсаживаясь ближе. Телеведущая вечерних новостей произносит моё имя. Я стремительно несусь к первой дорожке, не желая слышать собственный голос, доносящийся из зомбоящика. С этим можно покончить, сделав всего один глубокий вдох. И я его делаю, а после откидываюсь на диван, раскинув руки в стороны и начиная упорно сверлить потолок. God love your soul and your aching bones, man.